touching.ru
Рассылка новостей

Спонсор проекта - домашний текстиль Wellness.

В саду любви

Автор: Ротшильд Джеффри

Ч A C Т Ь  I.


Любовь - это огонь, который, настигая,

не оставляет ничего, кроме Возлюбленной. 

Руми, "Маснави"


 Аллаху акбар! Ашхадо ан ла иллаха илла'ллах!

 

Сидя на молитвенном коврике и перебирая четки, мулла услышал, как призыв к молитве многократно отозвался в улицах, отраженный от крыш домов, призывая людей в мечеть.

Уши его внимали призыву, и головой он воспринимал его, но сердце его не откликалось.

Не то чтобы он усомнился в своей религии, - отнюдь нет. Долгие годы он совершенствовался в традиционных науках и изучал эзотерическую философию. Но этого было недостаточно. Сердем он ощущал, что вся его ученость не приближала его к Богу. Разумеется, он соблюдал религиозный закон, в тонкостях изучив его благодаря исполнению обязанностей муллы. И однако, он по-прежнему оставался отделенным от Единого. А он жаждал в своем сердце вкусить Единства - вместо того, чтобы говорить о нем или изучать его.

- Ты еще здесь, Мохаммад Хусейн? Отчего не идешь в мечеть?

Отвлеченный от своих размышлений, мулла открыл глаза. То была его сестра, Хайати. Ему вдруг захотелось рассказать ей о том внутреннем разладе, который он ощутил, но он знал, что она не поймет его. У нее было отзывчивое сердце, но к духовности она интереса не проявляла. Как ей было понять его переживания!

- Да-да, мне пора. Я, должно быть, задумался о своем.

* * *

Отвлекаться на что-либо от ежедневных молитв - это было так несвойственно Мохаммаду Хусейну, что Хайати было трудно вновь вернуться к домашним заботам. Религия для ее брата была его жизнью. По крайней мере, так ей всегда представлялось. Всего себя он посвятил мечети и религиозному закону. Она никогда не могла понять этого. Для нее Бог обретался в сердце - если это случалось, а не во внешних религиозных отправлениях. Один следует религиозному закону, поскольку таково установление Божие. Другой - потому что взыскует Господа. Она не представляла себе в точности, как это происходит, но что-то подсказывало ей, что это - нечто большее, чем обычные религиозные отправления. Она стеснялась делиться этим со своим братом, думая, что он не поймет ее и не приемлет подобного. Сейчас же она была удивлена, вдруг ощутив, что он как-то изменился за последние месяцы, - вот, даже опоздал в мечеть. Но что это была за перемена, она понятия не имела.

* * *

Мохаммад Хусейн исполнил свои обязанности в мечети без сучка без задоринки - точно так же, как он это делал много-много раз до этого. Возвращаясь домой по улочкам Кермана, он вдруг обнаружил, что, сам не зная почему, идет в сторону базара. Без всякой цели он прошелся по рядам, там пощупав отрез материи, здесь - тронув безделушку, пока, наконец, ощутив жажду, не остановился у чайханы.

Войдя, он устроился за чаем в дальнем уголке, и мысли его улетели к дням его молодости в Баме, где родился и он, и его сестра. Жизнь тогда была гораздо проще.

Так он сидел, попивая чай и погрузившись в свои воспоминания, пока его не отвлекли трое незнакомцев, устроившихся по соседству с ним. Один из них был особенно оживлен и говорил с особым подъемом. Заинтересованный, Мохаммад Хусейн чуть подался вперед, прислушиваясь к их разговору. Это помогло ему выделить из множества голосов и шумов чайханы единственный голос:

- ...Что вы говорите! Не может быть! Трудно поверить, что столь многие увлечены подобной глупостью. И вы хотите нас уверить, что все они воспринимают этих свихнувшихся суфиев всерьез?

Голос принадлежал одному из сидящих, дородному торговцу средних лет с бугристым лицом. Первый в ответ утвердительно затряс головой.

- Говорю вам, что нисколько не преувеличиваю. Этот Нур Али Шах и его товарищ Моштак - так их называют их последователи - имеют огромное влияние среди людей Механа. Когда они проводят свое еженедельное собрание по четвергам, тысяча с лишком человек, молодых и старых, богатых и бедных, людей знатных и людей без роду и племени стекается подобно паломникам к их ханаке. Приходят даже из Кермана. И с каждой неделей их становится всё больше и больше. Я видел это своими собственными глазами.

- Невероятно!

Заговорил третий:

- А мне доводилось слышать, что эти суфии имеют дерзость верить в то, что они могут стать едиными с Господом. Как пресловутый Байазид, который, как говорят, воскликнул: "Хвала Мне! Под Моим одеянием - ничего, кроме Аллаха!" Или Халладж, который, как передают, притязал на то, что он есть Истина. Говорю вам, это открытое богохульство. Они сбивают людей с толку своими толками о "пути". Словно им недостаточно религиозного закона! Это ересь, вот что я вам скажу!

Мохаммад Хусейн слушал этот разговор, навострив уши. Невзирая на осуждающий тон говорящих, его сердце совершенно необъяснимым образом откликнулось тому, что он услышал о суфиях. Но ведь он был мулла, и возникало затруднение: надо было надлежаще отнестись ко всему этому. Он еще не знал, что у сердца свой выбор, не имеющий ничего общего с "надлежащим".

За несколько недель Нур Али Шах взволновал сердца людей Механа. Когда Масум Али Шах, его наставник, в 1775 году приехал в Иран из Индии по велению своего мастера, суфизм в Иране уже в течение сотен лет находился в упадке. Кучка дервишей из ордена нурбахши в Мешхеде и небольшая группа дервишей дахаби в Ширазе - вот и всё, что осталось от суфизма. Но Масум изменил всё это. Где бы он ни появлялся со своими сподвижниками - везде люди безотчетно тянулись к суфийскому пути. В свою очередь Нур Али Шах продолжил начинания Масума, пробуждая людские сердца.

Сначала он оказался с Масумом в Исфахане - после их изгнания из Шираза Карим Хан Зандом, тогдашним правителем Ирана, которого настроили против них, объявив Масума колдуном-исхитителем сердец, посягающим на трон, - обвинение, которое, мягко говоря, было полуправдой. В Исфахане на них обрушился гнев Али Морад Хана, родственника Карим Хана, который также стремился к власти и давно точил зуб на дервишей. Действуя по его приказу, в Исфахане стражники силой ворвались к ним, разграбили дома и грубо изгнали их из города. Вскоре после этого Масум оказался предоставленным самому себе.

И теперь в Механе, куда они пришли с Моштаком, движимые любовью к Шаху Ниматулле, чтобы отдать дань уважения его могиле, начались разного рода затруднения. Столь велика была притягательность, которую они излучали, что о них везде заговорили, хотя они и не помышляли ни о какой славе или известности. День ото дня все больше искателей стекалось к Нур Али Шаху и Моштаку. Многие из них, получив посвящение, вступили на путь - искренне, а не просто из праздного любопытства. Те, кто приходил к ним трезвыми, уходили упоённые. В конце концов вокруг них собралось так много людей, что в Механе началось всеобщее брожение умов, и они решили вновь отправиться в Керман. Они подвигались к Керману медленно, - упоённые, поклоняющиеся возлияниям. Но и здесь, конечно же, стал ощущаться гул - гул океана их упоённости, притягивающий влюбленных и раздражающий духовенство.

* * *

О том, что Нур Али Шах в Кермане, Мохаммад Хусейн узнал тотчас же - новости такого рода среди мулл разносились мгновенно. Прослышав об этом, он решил отыскать этого суфийского наставника, как его называли, и выяснить для себя, кто же тот на самом деле. Разумеется, это было непросто. Он ведь не мог допустить, чтобы его увидели другие муллы, которые выказывали презрение к суфиям - из зависти, и страшась той сильной привязанности, которую те снискали в народе. Он решил заняться поисками после молитвы.

В мечети он выбрал уголок, где, как он надеялся, его никто не потревожит. Ему хотелось побыть в одиночестве. Вокруг него никого не было, однако спустя короткое время неподалеку от себя он заметил высокого и стройного человека. Необычным был ситар, видневшийся у него за плечом. Одежда его была потрепанной и в заплатках, но от него исходил некий внутренний свет, что и привлекло внимание Мохаммада Хусейна.

- Отчего вы смотрите на меня? Разве вы пришли сюда не для встречи с Единым? Следует более осмотрительно распоряжаться своим вниманием.

Мохаммад Хусейн был столь поражен его словами, что и не нашелся сразу, что ответить. Он мог бы и возмутиться такой бесцеремонностью, однако, как ни странно, не ощутил ни малейшей обиды. Вместо этого он испытал жгучий стыд.

- Простите меня. У меня и в мыслях не было обидеть вас.

- Тот, кто на самом деле никто, - ничего не имеет; откуда бы взяться обидчивости?

- Это всё потому, что я что-то почувствовал в вас... Возможно, мое внимание не так уж и заблуждалось...

Незнакомец, казалось, проигнорировал его. Он почувствовал, что тот готов ускользнуть, и хотел отсрочить его уход.

- Подождите. Скажите, как вас зовут? Я никогда не видел вас здесь.

Незнакомец медлил с ответом, и Мохаммад Хусейн испугался, что тот так и уйдет, ничего не ответив. Наконец он произнес:

- Меня называют Моштак.

Так это был небезызвестный Моштак, о котором он столько всего наслушался! ("Моштак" по-арабски означает "пылкий") К кому же, интересно, был пылок этот странный музыкант?

- У вас забавное имя. К кому же вы столь пылки?

- К лику Друга. Мое сердце отдано Ему, а любовь к Возлюбленному не оставляет места для иного.

- Как же становятся такими влюбленными?

- Любовное чувство не выбирают - избирает сама любовь. Избраны те, которые любимы. И никому не известны они, кроме Бога.

Мохаммад Хусейн понятия не имел, с чего это вдруг на него напала охота расспрашивать незнакомца. Может быть, он ощутил человека знания за обликом странствующего музыканта? Пока он не разобрался в этом. Что-то в этом человеке и в его ответах интриговало его. Он никогда не встречался с подобными людьми.

- Как вам удалось столько узнать об этих материях?

- Мне? Я всего лишь невежественный музыкант. Вот всё, что я знаю, - и Моштак коснулся рукой ситара, висящего у него за спиной.

- Если вы действительно хотите соприкоснуться с этим, то есть человек, с которым вам следует свидеться. Он сможет ответить на все ваши вопросы. Я провожу вас, если пожелаете.

Не раздумывая, Мохаммад Хусейн поднялся на ноги столь проворно, что и сам удивился. Оглянувшись, он увидел, что Моштак улыбается. Затем он тоже встал, и они вышли вместе.

* * *

Ритм ударов отдавался по всей комнате. Их интенсивность медленно нарастала. Сидя в общем кругу со скрещенными ногами и закрыв глаза, все как один повторяли зикр. Многие раскачивались, хлопали в ладоши в такт ударам дафа. Другие, казалось, застыли в неподвижности, низко склонив головы, однако внутренне их увлекали волны упоённости. Несколько человек даже поднялись и танцевали, не замечая ничего вокруг, словно их увлекал некий невообразимый океан.

Собрание возглавлял мастер, Нур Али Шах. Он был одет в темную накидку, и пряди его черных как смоль волос отблескивали в свете свечей. Когда пение достигло предельной напряженности, он поднял руку и прекратил зикр.

- Нет силы и власти, кроме как от Бога! - возгласил он. Мгновенно стало тихо. Благословив собрание, он встал, отодвинул занавеску и удалился в небольшую комнатку. Там он снял свое одеяние и уселся на коврик из бараньей шкуры. Не прошло и нескольких минут, как в дверь негромко постучали.

- Входите.

Отодвинув занавеску, Моштак шагнул внутрь, Мохаммад Хусейн - за ним. Он встал у двери, склонив голову. Мохаммад Хусейн взглянул на человека, сидящего на коврике. Никогда не доводилось ему видеть такое прекрасное лицо.

- Ну вот ты наконец и вернулся, Моштак. Заходи же.

Моштак чуть прошел вперед, но не сел.

- Кого это ты привел? Пожалуйста, присаживайтесь.

Они оба сели. Нур Али Шах пристально взглянул в глаза Мохаммада Хусейна. Тот попытался отвести взгляд, но ощутил, как что-то мешает ему сделать это.

- Моштак, твой друг выглядит так, словно он жаждет меня. Я бы предложил ему немного вина, но вижу, что он весьма благочестивый, верующий человек. Не лучше ли предложить ему чаю?

И Нур Али Шах засмеялся. Моштак присоединился к нему, и они оба покатились со смеху. Мохаммад Хусейн растерялся. Он понимал, что Нур Али Шах шутит, но не знал, что же тот имеет в виду. Он хотел было попросить объяснений, но потом решил дойти своим умом. Если этот Нур Али Шах хотел, упомянув о вине, проверить его и посмотреть, как он вывернется, так что ж... Он попросту промолчит. И тем не менее в наступившем молчании он ощутил, что не в силах совладать с собой.

- Ваш друг беседовал со мной о Любви и Единстве. Вы же - о вине и опьяненности...

- А вы уверены, что между ними есть разница? Именно от вина Любви становятся упоёнными океаном Единства. Вы - человек знающий и ученый. Отчего тогда вы здесь? Что дала вам вся ваша ученость, ваша логичность и трезвость?

- Действительно ли вы отошли от веры как от некоего притязания?

- В мире безумства у сердца нет религии. Какой логикой поверите вы мою веру? Для меня храм огнепоклонников, церковь или мечеть - одно.

- Но вы навлекаете на себя гнев людей подобными речами.

Оба они прекрасно знали, кого он имел в виду, говоря о "людях".

- Люди уязвляют меня, а для меня это - целебное снадобье. А почему вы столь озаботились людским гневом? На самом-то деле следовало бы обеспокоиться отсутствием чувства стыда по поводу "я и мы". Покуда вы сохраняете ваши молитвенные четки и тюрбан, вы не ощутите этого стыда. А пока вы лишены его, вы не сможете начать странствие к Богу.

Нур Али Шах сделал паузу.

- А ведь это именно то, чего вы хотите, не так ли? Вновь возвратиться к Единому?

Вопрос был задан с такой мягкостью, что обезоружил Мохаммада Хусейна. Он знал, что время для умствования прошло. Наклонив голову, он тихо ответил:

- Да, это именно то, чего я хочу. И я не знаю, почему я здесь, знаю лишь, что сам я не в состоянии совершить это путешествие.

- Как и любой из нас. То же самое говорил я своему мастеру. За исключением Пророка - да будет с ним мир! - которого направлял сам Бог, все нуждаются в проводнике на этом пути. Слишком много опасностей подстерегает по дороге.

В наступившем молчании Моштак взял свой ситар и начал настраивать его. Без участия Мохаммада Хусейна - и он осознавал это - случайные ноты постепенно выстраивались в трепетную мелодию. Он знал, что музыкальные инструменты считались нарушением и даже вызывали ярость у прочих мулл, которые рассматривали их как святотатственные, однако самому ему никогда не доводилось испытывать на себе пленительность музыкального ритма. Он обнаружил, что не имеет ни малейшего желания бороться с этим. Моштак начал петь:

О ты, взыскующий Бога, знай:
Мы, мы - зеркало Божие, Абсолютная Истина.
Приходи в таверну руин, о разумеющий.
Опрокинь этот кубок и узри нашу чистоту.
Смени груботканное шерстяное одеяние аскета
На общепринятое платье, затем отдай и его за вино.
Покуда не прекратишь странствие к самому себе, -
Не сведешь знакомство с Другом.
Пока не уничтожишь оковы талисмана "нет бога",
Не достигнешь сокровища "кроме Бога".
Счастлив тот, кто на пути к Единству
В жаждании лишился рук и ног.
О благочестивый священник, если и доныне
Тебе не довелось узнать нас в истине Абсолютного Единства, -
Мы - в Каабе, мы - в идольском храме.
Миры - это лишь атрибуты, мы же - Сущность.

Окончив петь, Моштак отложил ситар и сидел в молчании. Мохаммаду Хусейну показалось, что слова стиха - кто бы ни был их автором - предназначались именно ему. Он пытался что-то запомнить, но каждая последующая строка вытесняла предыдущую, так что в конце концов он так и не запомнил ни строчки.

- Тебе понравилось мое стихотворение? - Вопрос Нур Али Шаха вернул его к окружающей действительности. - Я еще не закончил его. Может быть, еще несколько строф...

Мохаммад Хусейн кивнул.

- Мне очень понравилось. Правда, я ничего не понял. Возможно, вы объясните мне его смысл.

Нур Али Шах рассмеялся.

- Если бы вы могли понять его от начала до конца, вас бы не было здесь сейчас.

Он взглянул на Моштака.

- А что ты думаешь?

Моштак хранил молчание, не поднимая головы. Нур Али Шах вновь повернулся к Мохаммаду Хусейну.

- Вопрос не в том, сколько вы поняли, а в том, способны ли вы следовать нашему пути, пути возвращения к Богу. Хотите ли вы оставить всё позади - ваш тюрбан, ваши молитвенные четки, вашу кафедру, ваше уважаемое "я"?

- У меня нет в этом уверенности. Я хочу следовать по вашему пути, но как мне узнать, способен ли я на это?

- Ты не знаешь.

- А вы? - Чтобы задать этот вопрос, Мохаммаду Хусейну потребовалось всё его присутствие духа.

Нур Али Шах покачал головой.

- Ты не знаешь, и я не знаю. Один Бог знает.

Он остановился и отвел взгляд. Затем вновь повернулся к Мохаммаду Хусейну и кивнул:

- Посмотрим. А теперь иди. Прислушайся, к чему лежит твое сердце, а не к тому, что говорят и рассказывают другие. Если ты примешь решение вступить на путь, ты отыщешь меня здесь, по крайней мере пока. Однако ты должен быть твердо уверен, поскольку, вступив на путь, ты не сможешь вернуться к себе прежнему.

Нур Али Шах достал и приготовил свое тростниковое перо.

- Моштак проводит тебя.

* * *

Как только они вышли из комнаты, Мохаммад Хусейн почувствовал себя так, словно он неожиданно очнулся ото сна. Голова его кружилась. Моштак провел его темным коридором до двери, у которой он оставил свои туфли. На улице он начал приходить в себя. Казалось, что протекли многие часы или что время вообще исчезло. Он и понятия не имел о времени. Пройдя немного, Моштак остановился.

- Здесь я попрощаюсь с вами. Я должен вернуться к мастеру.

Мохаммад Хусейн схватил его за плащ:

- Подожди. До того как ты уйдешь, могу я спросить? Если это не запрещено, скажи мне, а как ты оказался на пути? Возможно, это поможет мне сделать свой выбор.

Если бы Мохаммад Хусейн узнал правду о посвящении Моштака - как тот поклялся быть верным своему мастеру, Масуму Али Шаху - даже если это приведет его на виселицу, как Халладжа; как Масум тогда поднялся с ним на горный пик и и сказал, что если тот истинно верен, он должен броситься со скалы, и как Моштак тотчас ринулся вперед, чтобы спрыгнуть вниз, и лишь в последний момент был остановлен мастером - он никогда больше не спрашивал бы об этом.

- Если вы собираетесь следовать пути, первое, чему надлежит научиться, - это внимать словам мастера, внимать всем своим существом, а не только ушами. Вы же слышали - мастер сказал, чтобы вы принимали во внимание лишь то, что у вас внутри, а не то, что скажут другие.

- Но я думал, поскольку вы тоже суфий...

- Путь у каждого свой, хотя все они ведут к одному завершению. Вам надлежит научиться руководствоваться своим сердцем, а не умом.

Затем, поклонившись ему, Моштак попрощался и двинулся обратно, к мастеру. Когда Мохаммад Хусейн смотрел ему вослед, он ощутил, что и сам он очень скоро вернется.

 

Ч А С Т Ь  II.

Не вопрошай же боле о неверности и вере -
Для нас неверность - всё, за исключением любви.

Д-р Джавад Нурбахш


Как уколы судьбы, предопределяющей наш удел, иголка в руке Биби Хайати в неустанном шитье прокалывала платье у нее на коленях. Хотя шила она ровно и споро, она думала о своем брате, а не о работе, как это обычно бывало. А он ходил взад и вперед по комнате, сжав в руках, сцепленных за спиной, молитвенные четки. Вот уже несколько недель он каждый вечер куда-то уходил и возвращался глубокой ночью. Она ни о чем не спрашивала, боясь показаться навязчивой, и он ничего не рассказывал ей, почему - об этом она не знала.

- Может , ты присядешь на минутку и расскажешь мне, что происходит?

Мохаммад Хусейн продолжал ходить.

- Хочется рассказать тебе, но не знаю как...

- В прошлом ты никогда не скрывал от меня своих затруднений.

- Со мной никогда и не случалось ничего похожего.

Он сел рядом с сестрой. Иначе было нельзя: ему следует рассказать ей.

- Ты слышала об этом суфии, Нур Али Шахе, и его товарищах?

- О них говорят на базаре и на рынке. А почему ты спросил?

- Да потому, что я стал одним из его последователей. Нур Али Шах принял меня своим учеником.

- Она была поражена. Суфий? Это было последним, о чем она подумала бы по отношению к своему брату.

- Что это значит?

- Он взял меня за руку, снял с меня одеяние греха и дал мне Имя.

Его ответ не слишком прояснил дело.

- Имя?

- Имя Божие.

- Я думала, тебе как мулле хорошо известны имена Божии...

Он то ли не услышал насмешки в ее голосе, то ли не подал виду:

- Но не те, которые даются с дыханием мастера.

Хайати вздохнула и тряхнула головой. Ее брат хмуро смотрел на нее.

-Я знал, что ты отнесешься с неодобрением. Потому-то и не мог заставить себя поговорить с тобой.

- С неодобрением? Не в этом дело. Я просто изумлена. Я всегда думала, что тебя интересует знание, а не внутренний путь. С чего ты взял, что я не одобряю этого?

Мохаммад Хусейн пожал плечами:

- Потому что ты никогда не выказывала интереса к моим обязанностям муллы, к религиозному закону или к мечети.

- Это меня и не интересовало. Здесь же совсем другое. Расскажи мне, как ты примкнул к этому Нур Али Шаху.

И Мохаммад Хусейн поведал ей всю историю, завершив рассказом о посвящении, а она слушала с неослабевающим вниманием. Ее интерес удивил его.

- Помимо всего прочего, я не встречал никого, столь же прекрасного лицом. Ты должна пойти и увидеть сама. Я поговорю с мастером и испрошу его дозволения на твой приход. Если у тебя достаточно силы...

Хайати усмехнулась. Она видела, что брат просто подзадоривает ее.

- Когда это я боялась? Отправляйся за разрешением к своему Нур Али Шаху. А там посмотрим, насколько он хорош.

* * *

Биби Хайати никогда и в голову не приходило считать себя духовной. Впочем, она никогда не думала о себе и как о человеке из плоти и крови. В действительности она и понятия не имела о себе самой. Она никогда не представляла себя следующей по суфийскому пути. И тем не менее она сидела у дверей мастера пути. На мгновение она почувствовала желание вскочить и броситься прочь. Но вот до нее донеслось ее собственное имя. В следующий момент - она это знала - она окажется по ту сторону завесы, в присутствии мастера.

* * *

Находясь по другую сторону двери, Мохаммад Хусейн силился услышать разговор своей сестры с Нур Али Шахом. Он знал, что это нехорошо, но ничего не мог с собой поделать. Как она отреагирует? Что подумает? Что мастер скажет ей?

Прошел почти час, пока его сестра, наконец, вышла из комнаты - вослед за Нур Али Шахом. В течение этого времени до него донеслись отрывки шумного спора, смех (как его сестры, так и Нур Али Шаха), стенания (сестрины), доводы и долгие паузы. Но у него не было возможности уловить больше, чем одно-два случайных предложения, а в последующие годы она никогда не заговаривала с ним о том, что происходило во время этой встречи, сколько он ни упрашивал ее.

Когда сестра, выйдя из комнаты, подошла к нему, он каким-то образом сразу ощутил, что она решилась принять посвящение, решилась сразу и безоговорочно, без колебаний и сомнений. Его искания длились многие месяцы, ему понадобилось несколько дней, чтобы принять окончательное решение, она же вступила на путь прямо здесь, едва войдя. Он не мог понять этого. Но затем он вспомнил слова Моштака о том, что каждый продвигается по своему пути, и решил, что, может быть, не придал им значения?

* * *

Со времени посвящения Хайати прошло несколько месяцев, и она постепенно, но неуклонно продвигалась, преуспевая и во внутреннем развитии, и во внешней этике пути. Свет присутствия Нур Али Шаха вызвал изменения в ее состоянии и пробудил в ней сильное тяготение к духовному. С каждым днем ее привязанность к мирскому всё таяла, а связь с мастером становилась всё прочнее, так что временами она не могла думать ни о чем, кроме него и его удивительного лица. Под солнцем его обаяния ее душа, подобно мотыльку, устремилась навстречу танцующему свету.

И еще в ней стало нарастать смущение. Ей казалось, что ее любовь к Божественному по временам заслоняется земной любовью, что ее привязанность к мастеру становится слишком сильной, превысив все допустимые пределы.

Сначала она хотела поговорить об этом с братом, но затем справедливо рассудила, что здесь нужен кто-нибудь другой. К сожалению, единственным, к кому она могла обратиться, был Моштак, а для незамужней женщины было предосудительным видеться с мужчиной, который не являлся ее родственником. Но что-то ведь надо было делать, и она смирилась с необходимостью такой встречи, чтобы внести покой в свое смятенное сердце.

* * *

Устроить так, чтобы брат пригласил Моштака к себе, было нетрудно. Другой вопрос - остаться с ним наедине. Ей-таки удалось отослать Мохаммада Хусейна, чтобы без помех переговорить с Моштаком. После нескольких незначительных фраз, набравшись с духом, она рассказала ему о своем чувстве к мастеру и о своих опасениях на этот счет. Моштак терпеливо слушал, опустив голову, пока она не закончила свой рассказ. Поразмыслив над услышанным, он поднял голову и мягко заговорил:

- Есть разные виды любви, это так, и ее проявления различны. Но в конце концов любовь едина, вся любовь - это любовь к Единому. Твое чувство к мастеру послужит лишь дальнейшему произрастанию твоего духа - какой бы ни была природа твоей любви. Со столь переполненным сердцем, возможно, однажды ты станешь певцом сада любви.

Хайати доводилось слышать, что Моштак - маджнун своего времени, но "стать певцом сада любви" - в этом звучало что-то безумное для нее, ощущавшей себя столь косноязычной, что слова, казалось, избегали ее.

- И всё же тебе следует обратиться к самому Нур Али Шаху. Лишь он способен развязать этот узелок в твоем сердце.

- Но я не могу. Не могу побороть свой стыд.

- А тебе и не надобно с ним бороться. Стыд умаляет нас. А величие на этом пути и заключается в самоумалении.

Она знала, что Моштак прав. Так или иначе, но ей в конце концов придется рассказать всё мастеру.

- Завтра я пойду к нему.

* * *

Когда на следующий день Биби Хайати пришла к Нур Али Шаху, она ни сном ни духом не помышляла о том, что станет его женой. Хотя непрошенная мысль об этом иногда навещала ее, она никогда не принимала ее всерьез. Он был наставником. А кем - она? И она отправилась к нему лишь затем, чтобы очистить свое сердце от смущения, которое набросило на него тень. В течение нескольких недель, которые протекли после их объяснения, она обнаружила, к своему изумлению, что вместо того, чтобы пойти на убыль, их взаимоотношения как мужчины и женщины всё более крепнут. Она так и не успела осознать, что происходит: они поженились.

Теперь к ее обычным обязанностям дервиша добавились новые: она взяла на себя ведение хозяйства дома мастера - серьезные обязанности, которые обычно распределялись среди большого числа последователей, постоянно окружающих мастера. Ее дни были заполнены работой, ответственностью, благоприятными возможностями и поминанием. Она поднималась рано, до рассвета, и ложилась поздно ночью, лишь когда сон смаривал ее. Никогда более не доводилось ей пребывать в покое. Ее сердце было переполнено любовью, и она больше не вспоминала о том, как смущала ее эта любовь.

* * *

Нур Али Шах стоял в дверях кухни и смотрел, как его жена готовит обед. Не замечая его присутствия, она начала напевать:

О мастер, кто закован в цепи 
  как твой раб,
более не угодит в ловушку любви
  к этому и к иному миру.

Ныне нить моей жизни
  переплелась с твоей любовью,
душу мою не мучает более
  ужас "ничто". 

О соловей в саду одиночества,
  отчего 
с твоими крыльями жаждания
  ты стесняешь свои желания? 

Разверни свои крылья 
  в небе почтения к царю
и в этом пространстве
  исчезнут все преграды.

В его саду освобожденности 
  от рабства
даже оковы начинают петь,
  уподобившись птицам.

- Да у тебя талант!

Вздрогнув от неожиданности, Хайати чуть не порезалась ножом.

- Прости меня. Я не слышала, как ты вошел.

- Что это такое ты напевала?

- Напевала? Я и не заметила этого.

Залившись румянцем, она вернулась к прерванному занятию.

- Лучшее украшение - жемчуг из океана поэтической экспрессии. У тебя определенно талант!

- Ты просто поддразниваешь меня. Женское ли это дело - перо и бумага? Люди никогда не поймут этого.

- Быть влюбленным - занятие возмужалых, истинным же мужеством является духовное дерзание. Настоящий муж - это тот, кто никогда не уединяется, кто крепко стоит на ногах в своих исканиях совершенства. В царстве любви и искренности и ты - мужественна. Так что у тебя нет никаких причин зарывать свой талант в землю.

Она знала, что на это ей нечего возразить.

* * *

Она сама удивлялась, но этот разговор подвигнул Хайати к тому, чтобы начать сочинять стихи. Однажды мастер повелел ей записывать их, и слова легко потекли у нее из-под пера, как если бы кто-то другой двигал ее рукою. Правда, она не знала, обладали ли они какими-нибудь достоинствами. Поскольку сама она судить о них не решалась, то понимала, что рано или поздно придется показать что-нибудь мастеру. Вот только что? Она взяла подборку стихов и еще раз пролистала. Трудно было сделать выбор. Стихи казались ей то замечательными, то ужасными. Наконец она сделала выбор и присела, чтобы просмотреть стих еще разок:

Как заметить великолепие луны,
Если сердце залито сиянием его лика,
  пылающего словно солнце?

Его турецкие глаза проникают в самую душу,
В то время как завитки неверности
  ниспровергают нашу веру.

Стоит ему приподнять завесу со своего лица -
И мир обращается в ничто, 
  а вселенная изумляется.

Он с неподражаемой грацией
  прогуливается в саду любви. 
Его стройный стан смеется над кипарисами.

На коне мудрости 
В благословенном пространстве Божественности
  он вверяет себя сфере Святости.

Нынче вечером у саки с алыми губами, подобными рубинам,
Вино льется через край - к радости каждого упоённого,
  каждому восхищенному - по его вкусу.

С тех пор как Хайати впитала его экстаз, 
Насытив душу вином чистого сердца,
  каким нектаром соблазнить ее?

Что ж, она выбрала. Это можно показать мастеру. Если ему понравится, можно принести и другие стихи. Если же нет - что ж, ей придется довольствоваться этим.

* * *

Нур Али Шах положил листок со стихотворением на стол и взглянул на Хайати:

- Видишь? А я что говорил? В царстве любви ты - возмужавшая.

- Тебе действительно понравилось?

- Очень. А что-нибудь еще?

- Я хотела показать тебе сначала одно - узнать, насколько это приемлемо.

- Давай-ка, принеси мне остальные.

Хайати встала и вышла, чтобы принести стихи. Когда она вернулась, она с изумлением увидела Хосайна, близкого товарища своего брата, - он рыдал у ног мастера.

- Моштак умер.

Хайати пришлось опереться о стул, чтобы не упасть. Мастер вновь повернулся к дервишу:

- Как это произошло?

Рыдания в ответ лишь усилились.

- Как это случилось? Рассказывай.

- Они забили его камнями до смерти. Забросали камнями, его и Джафара.

* * *

Имам Джума-мечети Кермана мулла Абдаллах Моджтахид восседал на своей высокой кафедре в Большой Мечети и взирал на верующих, ожидавших его слов. Он знал, что духовенство возлагало на него большие надежды в борьбе с этими суфиями, и при каждой возможности он наставлял прихожан относительно опасности, которую представляли суфии, и того зла, которое они несли. Это была его собственная инициатива. Не его ли ближайшие сподвижники уверяли его, что этот Нур Али и Моштак вели к тому, чтобы религиозный закон в Кермане канул в Лету? Не своими ли глазами он видел, что эти самые дервиши повинны в религиозной неортодоксальности и ереси, что они стремятся отвадить верующих от мечети в пользу ханаки? Была бы священная война с ними оправданной? Более того: необходимой?

Когда имам произносил проповедь, он ощутил, как кровь закипает у него в жилах, а его язык становится острым как нож. Уж он бы извёл этих дервишей с лица земли! Он бы воодушевил на это верующих!

Обращаясь к тем, кто стоял в дальних рядах - не слишком удачливым или недостаточно преданным, чтобы занять место поближе к нему - он внезапно утратил дар речи: там, преспокойно зайдя в мечеть с ситаром через плечо, стоял этот Моштак. Один только вид его уже разъярил имама. Какая наглость! - посметь зайти в мечеть как раз в тот момент, когда он взывает к народу!

Продолжая говорить, он пронизывал Моштака ястребиным взором, уже не выпуская его из поля зрения. Он видел, как дервиш отошел в уголок мечети и помолился, затем присел там же, по-видимому, в состоянии медитации или транса.

Ослепленный гневом, имам обрушился на Моштака, обвиняя его во всех смертных грехах и преступлениях, которые, как он уверял своих слушателей, были присущи всем суфиям. Он был неверным, этот Моштак, и они должны исполнить свой долг.

Когда имам увидел, что Моштак снимает с плеча ситар, он понял - и это понимание было словно послано ему Богом - что этот еретик собирается осквернить святость мечети своей богопротивной музыкой. Он не мог допустить, чтобы такое случилось. Предотвратить это было его религиозным долгом. На то был единственный способ. И тогда он объявил фатву - правовое установление, легализующее смерть Моштака. Громовым голосом он призвал собравшихся забить Моштака камнями до смерти за все его преступления. Возбужденная толпа, разъярившись, исполнила установление, напав на Моштака с камнями и кольями.

На ступенях мечети Моштака ожидал один из преданных ему сподвижников, дервиш по имени Джафар - Моштак указал ему оставаться здесь. Как и Моштак, он был маджнуном, блаженным. Долгие годы он провел в одиночестве в пустыне. Он так долго не разговаривал, что люди принимали его за немого. Услыхав шум внутри, он не мог далее оставаться в стороне и вошел в мечеть. Когда он увидел Моштака, безжизненного, истекающего кровью в пыли, он вскрикнул и закрыл собою его изувеченное тело. Но толпа, ослепленная своей яростью, продолжала бросать камни, покуда их кровь не смешалась. Разбитый ситар Моштака валялся рядом с ними.

К тому времени, когда другие суфии, узнав о нападении, бросились к мечети, оба были мертвы.

* * *

Нур Али Шах уложил свой свернутый плащ и тадж в сумку и стал запаковывать ее.

- Всё взяли?

Хайати кивнула головой:

- Кажется, да.

- Тогда я завязываю кладь?

- Погоди, я посмотрю, не осталось ли чего.

Хотя ей очень не хотелось покидать Керман, она знала, что после убийства Моштака у них не было выбора. Одно дело - быть преданным анафеме в мечети, совсем другое - быть забитым до смерти камнями. Ее брат, суфийское имя которого, Равнак Али Шах, было никому неизвестно, должен был остаться. Ей это не нравилось, но здесь она ничего не могла поделать. В этом он был непреклонен. По крайней мере, он не был из числа восхищенных, как Моштак. Что же подвигнуло его прийти в мечеть, хотела бы она знать. Она не могла этого понять, но знала, что на то была воля Божья, и потому она не ставила это под вопрос.

И вот теперь они уезжали в Шираз. Зная Нур Али Шаха, она понимала, что это не последний их переезд. Она ведь была женой мастера. И - дервишем.

* * *

- Твое имя - Абу Ма'али Мохаммад Саид аль-Хусейн?

- Да, так меня нарекли.

- Ты - последователь суфия, известного как Нур Али Шах?

- Он мой мастер.

Сорх Али Шах - такое имя он получил на пути - предстал перед авторитетами Хамадана, чтобы отвести от себя обвинения в ереси и богохульстве. Он был одним из избранных учеников Нур Али Шаха и мужем единственной дочери Нур Али Шаха, Тути. Зная это, авторитеты требовали, чтобы он отмежевался от неортодоксальных верований этих суфиев.

- Благодаря чему этот твой Нур Али Шах получил "шахский" титул?

- Благодаря своей власти, власти над своим "я" и... над "я" других людей.

- И как он устанавливает свою власть над другими?

- Если бы он был здесь, возможно, он показал бы, как. Я же всего лишь бедный дервиш.

- Поскольку предмет нашего рассмотрения - вера и поступки твоего мастера, ты же говоришь, что являешься всего лишь простым дервишем, мы даем тебе возможность выйти на свободу. Если ты проклянешь этого Нур Али Шаха, объявив его еретиком, мы отпустим тебя.

Эти слова еще не успели отзвучать, а Сорх Али Шах уже вспомнил историю, которую ему рассказала Тути о своей матери, Хайати, когда они однажды ночью сидели вдвоем в саду. Сразу, как только родилась Тути - они жили тогда в Ширазе - соседка, злобная старуха, начала третировать Хайати каждый раз, когда та появлялась. Часто, когда Хайати выходила по делам, женщина следовала за ней по улице, выкрикивая оскорбления и угрозы. Хайати решила положить этому конец и сказала этой женщине:

- Если возможно как-нибудь уменьшить вашу боль или облегчить то, что гнетет вас, пожалуйста, скажите мне, я сделаю это.

- Ты облегчишь мою боль и гнетущее бремя, лишь прокляв своего мужа, неверного, и тем очистив себя.

Когда Тути рассказала ему, каким был ответ ее матери старой карге, благодаря которому та никогда более не досаждала ей, на Сорх Али Шаха это произвело впечатление, но в то время он не оценил всей важности ее ответа. И только сейчас он по-настоящему воспринял его.

Повернувшись к тем, кто судил его, - слова Биби Хайати звучали в его сердце - он протянул руки, раскрыв ладони словно бы в мольбе, и обратился к судьям:

- Я сделаю то, о чем вы просите, но сперва вам надлежит сказать мне, произнесение какого рода проклятия вы требуете от меня. У моего мастера три имени. Должен ли я проклясть Нур - Свет, имя Божие? Или Али, другое имя Бога? Или же вы требуете, чтобы я проклял Шаха? Скажите мне - и я последую вашему повелению.

После краткого совещания авторитеты отпустили Сорх Али Шаха и никогда более не досаждали ему впредь.

 

Перевод Ю. Базановой.

mail: admin@touching.ru © 2007 Новезенцева С.В.