Рождение Руми и жизнь в Балхе
Джалал ад-дин Мохаммад (Jalal-e-Din Mohammad), позже получивший известность как Мевлана Джалал ад-дин Руми, родился в городе Балх (Афганистан). Это ныне не очень заметное местечко на севере Афганистана, в те далекие времена было крупным и процветающим городом, находящимся на перекрестке караванных путей из Китая и Индии в Иран и Мавераннахр.
Хотя датой рождения Руми обычно называют 30 сентября 1207 года, недавние исследования показали, что родился он раньше на семь или восемь лет. Его род происходит от Абу Бакра, одного из близких товарищей пророка Мухаммада. Отец Руми Мухаммад ибн Хусейн ал-Хатиби ал-Балхи (1148-1231), более известный как Бахауддин Велед, принадлежал к весьма почитаемому в тогдашнем обществе избранному кругу знатоков мусульманского богословия, Корана и преданий о пророке Мухаммаде. Он был хорошим оратором и снискал себе славу проповедника. Вместе с тем Бахауддин не скрывал своего увлечения суфизмом и разделял идеи Ахмада ал-Газали, чьим духовным последователем он себя считал, а также взгляды своего современника Наджмуддина Кубра, главы ордена Кубрави.
Обширные теологические познания, ученость и мудрость создали ему репутацию религиозного наставника и учителя, публичные выступления которого собирали многочисленную аудиторию и содействовали росту его авторитета, недаром его наградили титулом "Султан ученых" (Sultan'ul Ulema). Бахауддин преподавал в медресе (высшая духовная школа мусульман), и его проповеди в окрестностях Балха пользовались огромной популярностью. Впоследствии он объединил свои идеи в книге, названной "ал-Ма'ариф" ("Познания"). Этот сборник, включавший в себя как традиционные толкования Корана, так и идеи суфизма о единобытии, не мог не оказать влияния на становление взглядов Джелал ад-дина. Судя по немногим указаниям, встречающимся в "ал-Ма'ариф", между Бахауддином Веледом и придворным богословом-схоластом Фахраддином Рази возникли разногласия, в конце концов приведшие ко взаимной нетерпимости и вражде. Враждебность влиятельного при дворе религиозного деятеля таила в себе немалую опасность: известна была зловещая роль, которую Фахраддин Рази сыграл в трагической судьбе мистика Мадждаддина Багдади, утопленного по приказу Хорезмшаха в Аму-дарье в 1209 г. по обвинению в вероотступничестве и ереси. Неудивительно, что у Бахауддина возникла мысль покинуть родину. Разрыв отношений между Хорезмшахом и багдадским халифом, волна гонений против сторонников халифа еще более укрепили Бахауддина в задуманном и побудили его под благовидным предлогом паломничества навсегда расстаться с родными местами.
Однако, его отъезд мог быть связан и с приближением войск Чингизхана. Монголы к тому времени достигли предместий Балха, и многие жители покидали свои дома, ища убежища в Иране и Ираке. Во время битвы на поле боя погиб Наджмуддин Кубр. Точная дата отъезда Бахауддина Веледа неизвестна. Предположительно он вместе с семьей в сопровождении 40 учеников и последователей выехал из Балха между 1214 и 1216 годами, присоеденившись к каравану, направлявшемуся в Нишапур.
Встреча с Аттаром
В это время в Нишапуре жил великий суфийский учитель и поэт Фаридуддин Аттар (Ferideddin Attar), и по преданиям говорят, что Бахауддин останавливался у него на некоторое время. До наших дней дошло множество легенд о жизни Аттара. Он написал 140 работ, и среди них "Мантик ут-Тайюр" ("Парламент птиц"). Аттар был впечатлен сообразительностью и знаниями Джалал ад-дина, благословил ребенка, передав ему суфийскую бараку, и подарил ему копию своей книги "Асрар-наме" ("Книга тайн"), написанную в стихах. Идрис Шах пишет: "Суфийская традиция считает, что, поскольку современные ему суфийские учителя были убеждены в высоком духовном потенциале юного Руми, их забота о его безопасности и развитии послужила причиной дальнейшего странствия беженцев. Они покидали Нишапур, провожаемые пророческими словами Аттара: "Этот мальчик зажжет для мира огонь божественного восторга".
Нишапуру не суждено было уцелеть. Аттар, подобно Наджмуддину, ждал своей участи мученика, которая постигла его вскоре после этого.
Но даже свою смерть Аттар превратил в поучительную историю. Он попал в плен в возрасте 110 лет, и один из монголов, пожалев старика, сказал: "Я выкуплю его за тысячу монет". Видя, что "хозяин" снедаем алчностью, Аттар сказал: "Это не та цена, за которую меня стоит продавать." Позже кто-то предложил за старика охапку сена. "Вот моя цена!" - воскликнул Аттар, - "Потому что большего я и не стою". За это взбешенный монгол убил его.
Много позже Руми скажет: "Аттар обошел семь городов любви, а мы прошли лишь по одной улице".
Багдад
Из Нишапура Велед и его семья направились в Багдад, где некоторое время жили в медресе известного суфия Шейха Шихаб ад-дина Сухраварди (Sehabeddin Suhreverdi), основателя суфийского ордена Сухравардийа. Среди слушателей его лекций был поэт Са'ди Ширази.
Затем Бахауддин продолжил свое путешествие, собираясь совершить паломничество в Мекку. Но когда его спрашивали, откуда и куда он путешествует, Бахауддин отвечал: "Откуда и куда? Мы пришли от Бога, и к Богу возвратимся. Кто наделен силой отклонить нас от этого вечного, бесконечного пути? Мы приходим из сферы, не имеющей ни формы, ни места, и в эту сферу мы возвращаемся ..."
Политическая карта Малой Азии того периода была весьма пестрой. В центре ее сложился Румский султанат Сельджукидов (1077-1307) со столицей в г. Конья (древний Икониум). Это было наиболее мощное государственное образование в регионе, достигшее расцвета в правление Алааддина Кайкубада I (1219-1236) и Гийасаддина Кайхосрова I (1236-1245). Именно этот далекий султанат представлялся землей обетованной, где царят покой и достаток, тем многочисленным беженцам из Мавераннахра и Ирана, что устремились туда в надежеде обрести спасение от насилий степных орд, ведомых Чингисханом. В городах султаната нашли приют множество людей: ремесленники, ученые, деятели культуры. Но путешествие семьи Бахауддина Веледа пролегало по далеко не спокойным территориям.
Паломничество
Коран устанавливает пять основополагающих принципов ислама. К ним относятся: исповедание исламской веры, молитва, раздача милостыни, соблюдение поста и, наконец, хадж в Мекку, к мечети Харам и главной святыне - Каабе. Каждый мусульманин, если он физически крепок и достаточно богат, должен совершить паломничество хотя бы раз в жизни. Сам город Мекка построен корейшитами в V веке, но Кааба был центром арабского паломничества с очень древних времен. В древности храм представлял собою четыре стены ("КА'БА" значит по-арабски "четырехугольник"), высотою в рост человека, около 80 м. в периметре, из грубого камня, не скрепленного известью.
В наружную стену восточного угла был вделан Эсвад ("Черный камень"), главная святыня Каабы. Его происхождение неизвестно. Геологи утверждают, что это метеорит. Мусульмане верят, что он упал с небес в Эдемский сад и был дарован Адаму для очищения от грехов после его изгнания из Рая. Затем камень был передан Архангелом Джабраилом (Гавриилом) библейскому патриарху Аврааму, чтобы тот заложил его в основание храма. Мусульмане убеждены, что Кааба и есть тот храм. Со второй половины III века до р.х. Кааба становится пантеоном арабских племен: внутри было помещено до 360 национальных идолов, среди которых находились также изображения Авраама и Девы Марии с младенцем Иисусом. Благодаря святости Каабы, Мекка считается неприкосновенным городом. Пророк Мухаммад, войдя в Мекку в 630 г., выбросил из Каабы идолов, но почтительно приложился посохом к Эсваду и сохранил все обряды хаджа. С того времени Кааба стала святыней для всего мусульманского мира.
Паломники, прибывшие в Мекку, учавствуют в освященной веками церемонии хаджа. Перед церемонией они облачаются в одинаковые белые одежды, что символизирует равенство перед лицом Аллаха.
Паломничество начинается с первого дня пребывания в Мекке, когда пилигримы семь раз обходят вокруг Каабы и целуют его. Затем они должны семь раз пробежать от одного небольшого холма до другого, от Аль-Сафы до Аль-Марвы. Именно у этих холмов умирала от жажды Агарь с Исмаилом, пока Бог не направил их к месту, где из песка бил источник Земзем (в нескольких метрах от Каабы). Следущие два этапа - это восьмикиллометровый пеший поход в Мину, где паломники ночуют, и на следующий день - 16 километровое путешествие к равнине Арафат, где Мухаммад в последний раз читал проповедь. Здесь паломники посвящают дневные часы молитве, а вечером отправляются собирать 49 камней для ритуала "побивания бесов камнями", в котором они примут участие в Мине на обратном пути. Последний этап хаджа паломники снова проводят в Мекке, где приносятся в жертву животные. Затем паломники обривают головы и еще раз обходят вокруг Каабы. На этом хадж заканчивается.
Бахауддин Велед достиг Мекки в 1216 году. Джелал ад-дину в это время было всего 9 лет. Они совершили хадж и направились дальше.
Алеппо
После совершения хаджа Велед и его семья продолжили свой путь дальше к Медине, Иерусалиму, Дамаску и, наконец, Алеппо. Считается, что в именно в Алеппо Бахауддин Велед сказал: "Бог направляет нас в Анатолию. Эта страна притягивает к себе наш караван..."
Вскоре после приезда в Рум семья Бахауддина переселилась из Малатьи в г. Сивас (в 1219 г.), затем в Акшехир, где они провели немногим более трех лет, после чего, видимо, в 1222г. переехали в г. Ларенда (ныне Караман), где оставались около семи лет. Правитель Карамана, Эмир Муса, наслышанный о мудрости ученого из Балха, встретил его со всеми почестями и основал для него медресе. В этом городе умерли мать Джалаладдина Мумине Хатун и его старший брат, здесь же Руми женился на Гаухер Хатун - дочери Шарафаддина Лала из Самарканда, и здесь же год спустя родился его первенец Султан-Велед. Впоследствии Султан-Велед напишет поэму "Велед-наме" ("Книга о Веледе"), стихотворную биографию Бахауддина Веледа и своего отца, и соберет изречения Джалал ад-дина Руми, назвав их "Фихи ма Фихи" ("Есть то ,что есть").
Ровно и размеренно текла жизнь в Ларенде, как вдруг снова перемена мест: к Бахааддину прибыл личный посланец правителя Румского султаната Алааддина Кайкубада I с предложедием занять почетный и высокий пост руководителя одного из самых популярных медресе (высшего конфессионального училища) в Конье. Бахааддин недолго раздумывал: он принял это лестное приглашение. В 1228 г. он переехал в Конью. Сам Султан Алааддин КайКубад I в окружении пышной свиты вельмож, шутов и личной охраны вышел за крепостные стены встречать знаменитого мудреца. Он двигался навстречу небольшой группе скромно одетых странников. Бахауддин Велед шел навстречу владыке, которому покорялись цари и тираны всех стран от Йемена до Грузии и Византии. Когда осталось три шага, он с поклоном остановился. Султан Алааддин был вынужден сделать еще два шага и склониться перед святым человеком, чтобы поцеловать ему руку. Но Велед вместо руки протянул для поцелуя набалдашник своего посоха. "Что за спесь?!" - мелькнула мысль в голове Султана Алааддина. Но делать было нечего, пришлось поцеловать набалдашник.
Когда Кейкубад I выпрямился, он услышал голос Бахауддина: "Напрасно, повелитель, в мыслях своих полагаешь ты меня спесивым! Смирение - дело нищенствующих улемов, но не к лицу оно султанам веры, кои держат в руках своих суть вещей!"
Эти слова поразили Алааддина КейКубада: гость угадал его мысли! И он, почтительно склонившись, предложил ему поселиться во дворце. Но Султан ученых дворцу предпочел медресе Алтун-Аба и раздал нищим дары, которые были ему пожалованы Алаадином.
Когда Алааддин КейКубад, гордясь только что построенной крепостью, показывал ее, ожидая похвал, Бахауддин Велед сказал ему:"Возведи крепость из добрых дел, и не будет на свете ничего прочнее ее". Между тем, жизнь Султана улемов подходила к концу. Он чувствовал: Конья, которая пришлась ему по душе, - его последняя радость, последняя стоянка в этом бренном мире. В течение следующих двух лет Бахауддин жил в Конье, преподавая сначала в медресе Алтун-Аба, а затем в медресе, построенном Эмиром Бедреддином Гевхертасом. 12 января 1231 Бахауддин Велед скончался. Джелал ад-дину в это время исполнилось 24 года.
Султан улемов дал блестящее образование своему сыну. Он посвятил его в искусство составления фетв (религиозные стихи) и чтения проповедей. В двадцать четыре года Джалал ад-дин обладал всем, что необходимо проповеднику. После смерти отца Руми занял его пост в медресе и, таким образом, сразу же вошел в круг местных религиозных авторитетов. Однако, по представлениям того времени, он был слишком молод, чтобы читать проповеди в соборной мечети по пятницам, обучать детей местной знати и богатых горожан основам богословия, религиозного права и толковать Коран. И Джалал ад-дин решает отправиться в святые города Дамасск и Халеб для того, чтобы проверить себя и свои познания в беседах с мудрецами века.
В прославленном халебском медресе Халавийе толковал он с великим арабским ученым Камаладдином Ибн аль-Адимом о девяти небесах и сочетаниях четырех элементов - огня, воздуха, земли и воды, из коих слагается мир видимый. Вели они речь и о сущности времени, состоящего из отдельных мгновений, текущих друг за другом, подобно воде в реке, состоящей из сменяющих друг друга капель. В знаменитом на весь просвещенный мир дамасском медресе Макдисийе Джалал ад-дин вел речь с мужами веры о единстве, как абсолюте, исключающем представление о множественности; о единстве, в котором заключена идея множественности, подобно тому, как в семени дерева заложено единое дерево, но со всем множеством его частей - корней, ствола, ветвей, плодов.
Обсудив сложнейшие вопросы гносеологии и онтологии, логики и богословия с выдающимися учеными и богословами, Джалал ад-дин убедился: нет ничего, что было бы темным для его разума. Улемы и шейхи, дивясь ясности и глубине ума молодого богослова, вопреки традиции, через несколько месяцев выдали ему иджазе (свидетельство), подтверждая, что ничему больше его научить не могут.
Осенью 1231 года он возвращался в Конью вместе с двумя отцовскими мюридами (учениками). Джалал ад-дин ехал молча - но сердце, вопреки доводам разума, было неспокойно. Под вечер они остановились переночевать в вырубленных в скале пешерах. Здесь жили суфии-аскеты. Джалал ад-дин смиренно попросил их разделить с ним его трапезу. Аскеты с презрением глядели на богословов-законников, считая их лицемерами. Но просьбу уважили. Закончив трапезу, как и положено божьим людям, они не выразили никакой благодарности: истинным подателем благ был только Бог, его и следовало благодарить.
Утром перед тем, как уехать, Джалал ад-дин вдруг решил задать вопрос. Он обратился к самому старому отшельнику:
- Могу я спросить тебя, о познавший? Скажи, отчего скорбит сердце?
- От многих душ исходит голос скорби, а от некоторых - звук бубна. Сколько я ни гляжу в свое сердце - в нем раздается голос скорби, а звука бубна все нет!
- А разве происходит что-либо от усилий раба божьего?
- Нет! Не происходит. Но без усилий тоже не происходит! Если ты проведешь у чьих-либо дверей год, то в конце концов тебе скажут: "Войди за тем, для чего пришел!". Я буду тебе в том порукой, - ответил отшельник.
Джалал ад-дин поблагодарил суфия, и хотя слова того были безрадостны, но Джалал ад-дин услышал в них отзвук своих стремлений: голос бубна должен снова зазвучать в его сердце, как звучал некогда в детстве.
Конья
Город Конья, где, по арабской легенде, когда-то был погребен прах древнегреческого философа Платона, ко времени приезда Джалал ад-дина уже более ста лет служила столицей Румского султаната. В городе только что возвели новый, отличавшийся пышностью и великолепием дворец султана, отстроили новую цитадель. В 1220 г. Кайкубад завершил строительство соборной мечети, начатое еще его предшественником Кайкаусом I. Слава о благоустроенных и богатых медресе города привлекала туда студентов из Египта, Сирии и Ирака. Словом, культурная и религиозная жизнь в столице била ключом.
Джалал ад-дин вернулся в Конью и узнал, что в его отсутствие тихо, как и жила, угасла его жена Гаухер Хатун, подарившая ему двоих детей. Голос скорби зазвучал в его сердце с новой силой. Чтобы поддержать словом и делом сына своего учителя, вокруг Джалал ад-дина собрались все наиболее влиятельные и известные ученики и последователи его покойного отца. Однако, не в силах оставаться больше в городе, он ушел в горы. В 1232 г. его нашел дервиш, принесший письмо о том, что из Термеза приезжает член мистического братства "Кубрави", ученик и единомышленник Бахауддина Веледа Сеид Бурханаддин Мухаккик.
Сеид Бурханаддин писал: "Заслышав в Термезе о смерти учителя своего Султана улемов, я оплакал его, сотворив молитву за упокой его души, и через сорок дней, постясь и бодрствуя по ночам, совершил поминальный обряд". Далее Сеид писал, что сын Бахауддина, его ученик и воспитанник остался теперь один, и он, Сеид, должен заменить ему отца. Но пока он добрался до Коньи, прошел целый год. И вот теперь Сеид ждет своего воспитанника, сына своего шейха в столице, уединившись в мечети Синджари. (См. историю произошедшую с Сеидом Бурханаддином Тайновидцем, во время обучения Руми).
После теплой встречи Сеид устроил своему ученику настоящий экзамен, самый строгий, какой доводилось держать Джалал ад-дину. Вопросы касались в большей мере астрологии и медицины. В ней мало кто смыслил больше Сеида, ибо учился он врачеванию у одного из учеников самого Ибн Сины. С каждым ответом светлело суровое лицо Тайновидца. Наконец, он встал и поклонился молодому ученому.
- В науке веры и знания явного, - молвил Сеид, - ты превзошел отца своего. Но отец твой владел и наукой постижения сокровенного. Я удостоился этой науки от твоего отца, моего шейха, и теперь желаю повести тебя по пути, дабы и в знании сокровенного стал ты наследником, равным родителю своему.
Сеид препоясал Джалал ад-дина поясом повиновения. Руми тут же состригли бороду, выщипали брови, обрили голову, и Сеид надел на него дервишскую шапку. С этого момента он был уже не улемом, не проповедником, а одним из многочисленных мюридов Сеида Бурханаддина Тайновидца. Обучение у шейха Сеида продолжалось девять лет (по другим источникам три года), по прошествии которых Тайновидец сказал: "Ты познал все науки - явные и сокровенные. Да славится Аллах на том и на этом свете за то, что я удостоился милости лицезреть своими очами твое совершенство. С именем Его ступай и неси людям новую жизнь, окуни их души в благодать".
Бурханаддин посвятил Джалал ад-дина в сокровенные тайны мистического пути, раскрыл перед ним сущность концепций суфизма, основанных на идее постижения скрытого от непосвященных "знания" через собственный психологический опыт. Последующие пять лет (1240-1244) жизнь Джалал ад-дина текла ровно, казалось, по раз и навсегда заведенному порядку. Он был обеспечен и устроен, имел дом и семью, читал лекции в медресе, солидные и добропорядочные проповеди в соборной мечети. Его часто можно было видеть на улицах Коньи, когда он степенно выступал или восседал на муле в почтительном окружении учеников и студентов, облаченный в традиционную одежду знатока мусульманского вероучения - широкую, просторную мантию, с внушительной чалмой на голове. Впоследствии он едко и зло высмеивал ту категорию тогдашнего общества, к которой когда-то принадлежал сам.
Неоднократно обращался он к мысли написать свои комментарии к Корану или же начать кропотливую работу над собственным сборником изречений Пророка, снабженным обширными пояснениями, или сводом своих лучших проповедей, написанных элегантной прозой в полном соответствии с литературным этикетом. Но даже предположение о том, что он станет поэтом, видимо, показалось бы ему невероятным. Как сам Джалаладдин откровенно высказал в одной из записанных бесед с учениками, занятие поэзией не пользовалось ни малейшим уважением в кругах духовенства в его родном Хорасане. Он говорил: "...пребывая в состоянии столь всепоглощающей любви, что, когда друзья приходили ко мне, я в страхе, что они могут помешать мне, творил и читал стихи, дабы этим увлечь их. А иначе для чего мне нужна была бы поэзия? Клянусь Аллахом, я никогда не питал к поэзии никакой склонности, и в моих глазах нет худшего занятия, чем она. [Но сейчас] она стала обязанностью, возложенной на меня [свыше]..." ("Фихи ма фихи", § 16).
Вскоре его медресе становится центром наук, привлекая к себе ведущих философов того времени: Шемседдина Мардини (Semseddin-i Mardini), Кеди Сиреседдина Армеви (Kadi Siraceddin-i Urmevi) и Седреддина Коневи (Sadreddin-i Konevi). Руми, будучи уважаемым среди огромного числа ученых людей, собирал в мечети и обучал большое количество слушателей и студентов. Он стал уполномоченным султаната в вопросах юриспруденции, и с его мнением считались все кассы общества. Именно в это время его проповеди были записаны и собраны в труде, состоящем из семи частей и известном под названием Mecalis-i Seb'a.
Сам же Джелал ад-дин оставался неудовлетворенным уровнем своих знаний и понимания. В нем проснулась страсть к мистицизму, пока еще скрытая от большинства его последователей. И эта страсть требовала выхода и надлежащих средств выражения, чтобы, вырвавшись на свободу, охватить всю вселенную.
И вот, 26 ноября 1244 года Руми встречается с Шамсом Тебризи.
Шамседдин раскрыл таившиеся в Джалал ад-дине неведомые дотоле ему самому силы, придавленные тройным гнетом - авторитетом отца, книжной ученостью и суфийским самосовершенствованием под началом Сеида Тайновидца. Эти силы оказались настолько могучими, что не иссякли, а, напротив, обрели взрывную мощь. Шамседдин первым увидел эти силы и "приоткрыл крышку". И тогда на весь мир зазвучал голос бубна в сердце Джалал ад-дина. Слезы и стенания сменялись гимнами радости быть на Земле человеком, гордостью за человека, верой в его величие и всемогущество. Здравым смыслом простолюдина Шамседдин понял, как многим ученым мужам книги заслонили окно в мир! Живую жизнь облекли они в саван мертвых догм. И поэтому, увидев его с книгой отцовских поучений, кричал он, как одержимый: "Не читай! Не читай!"
Шамседдин упорно отвращал его взор от созерцания месяца, отраженного в тазу, указывая на месяц в небе.
Джалал ад-дин отказался от всего. Фетвы и диспуты были заброшены. Теперь молитвы и проповеди сменились стихами и музыкой, притеснения плоти - песнями и плясками. Джалал ад-дин в любой момент, даже самый неподходящий, мог неожиданно для себя начать танцевать и декламировать стихи, которые струились из него.
Однажды, проходя по базару, он услышал тонкий мелодичный перезвон. То били молоточки золотых дел мастеров. От этого ритмичного малинового перезвона родилась тихая радость, она ширилась и росла, пока не захватила его всего без остатка. Он остановился, прислушиваясь. Рука потянулась к подолу, другая взлетела вверх. Он сделал шаг, склонил голову к правому плечу и медленно, а потом все быстрее и быстрее, закружился в пляске посреди пыльной многолюдной улицы, а из уст его полились стихи:
Эй, листок, расскажи, где ты силу нашел,
как ты ветку прорвал,
из тюрьмы своей вышел на свет?!
Расскажи, расскажи, чтоб мы тоже могли
из тюрьмы своей выйти на свет!
Эй, кипарис, ты растешь из земли,
но как гордо ты вскинулся ввысь!
Кто тебя научил, кто тебе показал ?
Научи ты и нас, как ты тянешься ввысь!
Золотых дел мастер Саляхаддин был другом поэта. Когда он увидел кружившегося в пляске Джалал ад-дина, он понял, что именно звон их молоточков, доносившийся из мастерской, привел поэта в экстаз.
- Бейте! Бейте сильнее! - приказал мастер Саляхаддин. Ноги сами подняли старого мастера и понесли на улицу: "Бейте! Не останавливайтесь! Бейте!" Они закружились вместе, в одном ритме, с одним и тем же самозабвением, с чувством полного слияния с миром. Стихи рождались сами собой:
Эй, бутон, весь окрасившись в кровь, вышел ты из себя!
Расскажи нам, бутон, что такое любовь?
Из себя выходить научи!
Саляхаддин был стар. Не в силах продолжать пляску, он вскоре остановился с поклоном и попросил прощения у поэта за свою немощь. Тот обнял его за плечи, поцеловал и продолжал плясать один, читая:
Забил родник неистощимых кладов.
Из мастерской, где золото куют.
Как смысл велик, как ясен лик!
Как сердце счастливо, как радо!
В тот же вечер Саляхаддин, подарив свою мастерскую общине, ушел вместе с поэтом, чтобы больше не расставаться с ним до самой своей смерти. Десять лет поэт был неразлучен с Саляхаддином. Он увековечил его имя более, чем в семидесяти газелях. Старый мастер вышел из народа. Он был воплощением его здравого смысла и чуткости к Истине.
Однажды, собрав своих друзей и последователей, Джалал ад-дин сказал:
- Быть шейхом не по мне. Отныне и впредь слушайтесь Саляхаддина, следуйте за ним.
К вельможам и эмирам поэт не благоволил, но охотно беседовал с их женами. Жена вельможи Эминеддина Микаэла собирала по вечерам женщин, которые, к ужасу правоверных улемов, плясали, пели, слушали стихи поэта, осыпали его розами. Среди этих женщин была и царевна Гумедж-Хатун, дочь султана Гияседдина и грузинской царевны Тамар. Когда ей пришлось отправиться к мужу во вторую столицу державы город Кайсери, Гумедж-Хатун заказала портрет Джалал ад-дина, чтобы, когда невыносима станет разлука, она могла видеть его лицо. Выполнить заказ царевна поручила выдающемуся художнику.
"Что ж, прекрасно, если у него получится", - сказал Джалал ад-дин.
Двадцать холстов нарисовал художник. И все, по его мнению, были неудачными. Слезы отчаяния появились у него на глазах. Джалал ад-дин утешил его стихами:
Если б себя мне увидеть! Но нет!
Смешение красок дает белый свет!
Дух мой не знает покоя,
Но как я спокоен в душе.
Море во мне потонуло, но чудо!
Бескрайнее море во мне...
Одна из учениц поэта стала даже настоятельницей женской дервишской обители в городе Токате.
Защищенный народной любовью, Джалал ад-дин мог теперь даже в лицо султанам говорить то, что думал. Когда к нему в медресе пожаловал в сопровождении свиты султан Иззеддин Кей Кавус 2-ой, поэт усадил гостей и, как ни в чем не бывало, продолжал беседовать с друзьями.
Просидев какое-то время среди плотников, цирюльников, кожевенных дел мастеров, султан почувствовал себя униженным и произнес:
- Да соблаговолит его святейшество осчастливить нас наставлением своим!
- Какое я могу дать тебе наставление? - ответил поэт.- Тебе положено быть пастырем, а ты обратился в волка. Тебе доверено охранять, а ты обратился к грабежу. Бог сделал тебя султаном, а ты поступаешь по наущению дьявола!
Султан вел борьбу со своим братом. Отповедь поэта означала, что город, братство ахов, ремесленники были против него. И действительно, вскоре участь Иззеддина была решена. На трон сел его брат.
Слово Джалал ад-дина стало деянием. Он говорил: "Я превращаю глину в жемчуга и бубны музыкантов наполняю златом. Всех жаждущих пою вином, иссохшие поля нектаром орошаю. Всю землю превращаю в рай, на трон султанский страждущих сажаю и воздвигаю помосты из тысяч виселиц".
Он сложил тысячи стихов. Его слово проникало до самых далеких окраин мира. И со всех концов - из Бухары и Тебриза, Каира и Йемена, Дамасска и Кордовы - потянулись к нему люди, как к светочу, озарившему кромешную ночь монгольского ига и дикости крестоносцев.
Он стал народным поэтом и поэтом всего человечества. Его стихи переведены почти на все языки мира. Дело его жизни было завершено. Тело, почти семьдесят лет не знавшее отдыха, уже плохо слушалось его. Несколько дней Джалалидцин Руми уже не вставал. В среду утром горожане проснулись от глухого раскатистого гула. Дома заходили ходуном. Люди в панике выбежали во дворы, на улицы. Днем последовало еще два подземных толчка. Кое-где обвалились дувалы, в кварталах бедноты погибли люди.
Вечером шесть старейшин ахи пришли проведать больного; люди мастеровые, практичные явились не без тайной мысли. Давно уверовали они, что поэту ведомо все происходящее на небе, на земле и под землей, и хотели узнать, чего ожидать от землетрясения, на что надеяться и как быть.
Джалал ад-дин понял их, поблагодарив за пожелания здоровья, и сказал, медленно переводя дыхание:
- Трясения земли не страшитесь! Несчастная земля наша требует жирного куска. - Он улыбнулся и приложил ладони к своей впалой груди. - Надо предать его земле. И она успокоится...
В тот день, когда умру, вы не заламывайте руки.
Не плачьте, не твердите о разлуке!
То не разлуки, а свиданья день.
Светило закатилось, но взойдет.
Зерно упало в землю - прорастет!
На рассвете город огласился воплями глашатаев: "Сал-я-я!.. Сал-я-я! Сал-я-я!"
Во многих домах, караван-сараях, обителях и медресе Коньи не спали той ночью, ожидая сигнала к последнему прощанию. И когда этот сигнал прозвучал, тысячные толпы высыпали на улицы города. Женщины, дети, братья ахи, старейшины, подмастерья, байская челядь, дворцовые слуги, купцы, крестьяне окрестных деревень, босоногие, с непокрытыми головами - каждый хотел подставить плечо под носилки, накрытые той самой лиловой ферадже, по которой в городе за сорок с лишним лет привыкли узнавать Джалал ад-дина Руми. По обычаю, перед процессией гнали восемь волов, чтобы принести их в жертву над могилой, а мясо раздать беднякам.
Когда процессия вышла на главную улицу, толпа стиснула ее со всех сторон. Тюрки и хорасанцы, греки и армяне, православные христиане и иудеи - все пришли попрощаться с поэтом, каждый по своему обычаю.
Султан Перване стоял на пригорке у дворцовых ворот. Стража, обнажив сабли, принялась избивать и разгонять людей. Все смешалось: молитвы и рыдания, крики боли, музыка и яростные вопли. То была первая попытка отделить поэта от народа. И неизвестно, чем бы все кончилось, если б погребальные носилки не выпали из рук на землю. При виде расколовшихся досок и белого савана толпа в благоговейном ужасе оцепенела.
Султан Перване сурово наблюдал за происходящим. К нему подбежал один придворный и, склонившись в три погибели, проговорил:
- О всемилостливый властитель, падишах эмиров! Столпы веры спрашивают тебя: "Что надобно христианам и иудеям среди правоверных, хоронящих своего шейха? Повели им убраться прочь, дабы мы могли отдать последние почести рабу Аллаха Джалал ад-дину".
- Ты прав, факих! - кивнул ему Перване. И, повелев призвать к нему иудейских и христианских священнослужителей, приказал им увести прочь своих единоверцев.
- О повелитель милостивых! - ответил настоятель православного собора отец Стефаний. - Как солнце освещает своим светом весь мир, так и Руми освятил светом Истины все человечество. Солнце же принадлежит всем. Разве не сам он сказал: "От меня узнают о тайне семьдесят два народа". Если бы мы и приказали верующим уйти, они нас все равно бы не послушали.
- Он как хлеб, - подхватил глава иудеев раввин Хайаффа. - А хлеб нужен всем!
Перване осталось только развести руками. Погребальные носилки подняли на плечи. Снова зазвучали стихи, молитвы, музыка. И снова под напором толпы остановилась процессия. Опять пошли в ход дубинки и сабли. И опять упали на землю носилки. Четырежды избивали людей стражники. И четырежды падали носилки, и ремесленных дел мастера, верная опора поэта, чинили его последний экипаж.
Рядом с надгробиями Султана улемов и золотых дел мастера Саляхаддина вырос еще один холмик. Отсюда, с холма, хорошо виден город с его минаретами и зелеными куполами мечетей. Зеленоватый купол Куббе-и-Хазра воздвигнут над могилой Джалал ад-дина Руми два с половиной века спустя.
В просторном внутреннем дворике неустанно журчит вода. И неиссякаемым потоком с утра до вечера идут люди, до 16 тысяч человек в день. Семь столетий прошло, а люди все идут и идут!
Источник: http://rumi.sufism.ru/